Родина-Мать

Детство, если пытаться определить для себя смысл этого слова, можно сравнить с самым интересным фильмом, но таким, который не удалось досмотреть до конца, который оборвался на самом интересном месте и потому остался самым интересным навсегда. Маленький человек ложится в кровать, закрывает глаза и желает только одного: чтобы ночь пролетела как можно скорей, и как можно скорей началось продолжение. Но сейчас я хочу рассказать о другом, о том, что было сразу после этого фильма, который, как тогда казалось уже досмотрен и ожидался другой, не менее интересный.

Был конец октября 1977 года. Погода настолько пасмурная, слякотная и промозгло-сырая, что, несмотря на очевидную сезонность происходящего, казалось, сама Природа грустит в этой части планеты о приближении 60-й годовщины Великого Октября. Думалось, что где-то в Бразилии, в Рио-де-Жанейро, в этот самый момент светит ослепительно яркое солнце, и оттого становилось особенно неуютно здесь. Однако люди, большинство людей, похоже, вовсе не замечали грусти где-то там, над ними, в небесах, уже более месяца закрытых сплошной облачностью. Они, как ни в чём не бывало, готовились к торжествам и продолжали заниматься всеми другими, обычными для них делами.

Группу школьников, учеников 8-9 классов, отпустили в этот день из школы пораньше, чтобы успели пообедать, приодеться. В 15 часов все снова собрались в школе, в актовом зале, на генеральную репетицию. Вечером намечалась поездка в райком и торжественное вступление в ряды членов ВЛКСМ. Поэтому снова и снова повторяли устав этой организации, её славный путь, а также когда и за что были вручены те или иные награды. Репетиция, в общем и целом, закончилась, а вот ожидание затянулось. В райкоме шло заседание по поводу подготовки к встрече годовщины, и поэтому просили: "Не волноваться и не звонить, но быть на месте, и когда закончится, они сами нам позвонят". Позвонили часу в девятом, и группа кандидатов в члены ВЛКСМ в самом приподнятом настроении спустилась в раздевалку, вышла на улицу и, в сопровождении старших товарищей, отправилась по направлению к трамвайной остановке.

Сумерки уже сгустились, было темно и сыро, и я, по привычке, плёлся в конце этой небольшой, оживлённо-говорливой толпы подростков. Мыслей в голове не было никаких, не было даже вопросов, а только то, по-армейски сонливое состояние, когда ждёшь приказов и выполняешь их, не особенно вдумываясь в смысл. Детство уже кончилось, причём настолько незаметно, что я и не мог бы сказать, когда и как это произошло. Просто заботливо-ласковых, радостных взглядов взрослых людей становилось всё меньше и меньше, и, наконец, вовсе их не стало. Взаимоотношения с окружающим миром становились всё более сложными, запутанными, всё чаще приходилось замечать, что ты кому-то мешаешь, чего раньше никогда не было или не замечалось. Начиналась взрослая и в чём-то уже самостоятельная жизнь, но странное дело: энтузиазма, как у большинства сверстников, это не вызывало. Жизнь катилась по обычной колее, я старался как можно меньше высовываться, предпочитал плестись в хвосте и по возможности обходить проблемы, а не решать их. Это вполне естественно для семидесятилетнего человека. Но мне было 14, когда я то ли вступал в члены ВЛКСМ, то ли просто плыл по течению.

Райком, в который мы приехали, оказался совмещённым, в нём находились не только партийные, но и комсомольские организации. Зала, где должен был происходить приём, в архитектурном плане не уступила бы и дворцу бракосочетаний. Однако всё портило достаточно скудное убранство её и, в особенности, стол, покрытый кумачовой материей, и за которым сидели члены приёмной комиссии. Весь этот пролетарский аскетизм являлся скорее данью традиции, нежели требованием времени, и производил несколько деланное впечатление. Впрочем, кумачовых косынок на головах не было, да и разговор за столом мало соответствовал предстоящему. Все ждали главного комсомольского секретаря и не начинали.

Ожидание затянулось, и мой школьный товарищ, Мишка Петров, которого последнее время звали не иначе, как Дон Педро (по причине тоненьких чёрных усиков, проступивших под носом и придававшим особую, специфическую выразительность его тонким, и как теперь казалось, насмешливым губам); так вот, этот непоседливый Педро вызвался разыскать отсутствующего секретаря. Не в одиночку, разумеется, на пару со мной. А я хоть и не испытывал ни малейшего желания шастать по райкому в поисках секретаря, однако из врождённой деликатности, молча, понуро поплёлся за ним.

В райкоме было пусто, все двери закрыты, а уборщицы, мывшие полы не знали, да и не хотели ничего знать. Пройдя два или три этажа, попетляв по коридорам, подёргав ручки дверей, Мишка уже начал успокаиваться на мысли, что мы ничего не найдём, и вот тут...

Тяжёлая, обитая кожей дверь беззвучно отворилась, и я увидел Её. Я не ожидал встречи с ней, даже никогда не думал об этом, но, увидав, сразу понял, что это Она. Внешне, она очень похожа была на обычную женщину, выдавало лишь отсутствие каких-либо недостатков, Она была совершенна. Тяжёлая русая коса, в несколько витков уложенная на голове, прекрасные и спокойные глаза с густыми ресницами, смотревшие на нас не с вопросом, а с ожиданием. Тело её можно было назвать полным, но никак не толстым. Что было на нём я уже не помню, да и не имело это никакого значения, - что бы не надела она, всё было бы прекрасно. Сидела она за большим столом в просторной комнате с ковром на полу и кожаными креслами и диваном у стены, сидела рядом с дверью в какую-то другую комнату. На столе стояла печатная машинка, телефоны, чайник электрический, большой перекидной календарь с письменными принадлежностями, баночка с вареньем. Сбоку находился ещё один небольшой столик с каким-то телефонным пультом, на котором горели разноцветные лампочки, и откуда-то из динамика слышались эфирные шорохи, трески и голоса не то милиции, не то пожарных, не то скорой помощи. В одной своей, удивительно прекрасной руке, она держала стакан с чаем в подстаканнике, а другой - что-то давила ложечкой о стенку стакана и неторопливо помешивала.

Ввалились мы без стука и поэтому извинились прежде чем спросить, не знает ли она, где можно найти комсомольского секретаря. И вот тут она заговорила таким же удивительным и прекрасным, из глубины идущим голосом, которым могут говорить разве что оперные дивы из Большого, когда не поют. Она сказала, что нужно пройти вдоль коридора и на первом же перекрёстке свернуть направо - там, в самом конце, напротив туалетов, будет дверь, обитая дерматином, и что за этой дверью и находится наш комсомольский секретарь. Мы очень вежливо, почти в один голос, поблагодарили и пошли.

На перекрёстке вышла небольшая заминка: направо или налево, но тут потянуло сквозняком с правой стороны, - двери туалетов на ночь уборщицы оставляли открытыми, - и мы, свернув направо, очень быстро нашли секретаря. Он сидел в крохотной комнатке прямо на столе и оживлённо беседовал с двумя своими товарищами на стульях и в галстуках. Разговор, судя по всему, был самый непринуждённый и не имел никакого отношения к галстукам. Увидев нас, он, не спрашивая ни о чём, соскочил со стола и пошёл в приёмную комиссию. Хотя правильнее было бы сказать: побежал, - настолько быстро он перебирал своими худенькими мускулистыми ножками. Нам приходилось изрядно семенить, чтобы не отставать от него.

Начался приём, который проходил по-деловому быстро, оперативно: заходишь, вопрос, ответ, рукопожатие и тот самый заботливо-ласковый взгляд, как щемящее воспоминание из детства ..., затем торжественное вручение и "следующего позови". Короче, за полчаса пропустили человек сорок - нашу школу и ещё две.

Возвращались домой в начале одиннадцатого. Ребята, несмотря на длинный и насыщенный событиями день, всё так же неугомонно и оживлённо болтали о чём-то, уже не связанном с райкомом. А я, стоя на задней площадке трамвая, прилип лбом к стеклу, как зачарованный смотрел на огромный, засыпающий понемногу город и думал о Ней. Действительно, пройдёт ещё час или два, и город совсем уснёт. Все уснут, а Она будет там наверное всю ночь сидеть, как у постели больного, и держать руку на пульсе, и всё будет хорошо. Потому что она и есть самая настоящая Родина-Мать, шестидесятая от рождества Октября Великого.